Иван Тургенев писал: «Знаешь, что ночь протянется долго-долго, и невольно рождается в душе желание скорее приблизить восход солнца». Но пассажиры почтового поезда, в числе которых был и племянник Ивана Сергеевича, восхода они уже не увидят. На перегоне Чернь – Мценск из ждала смертельная ловушка.
В ночь на 30 июня 1882 года над российскими просторами стояла тихая, душная мгла.
Казалось, сама природа затаила дыхание перед бедой. В такую ночь, как писал Иван Тургенев, «знаешь, что ночь протянется долго-долго, и невольно рождается в душе желание скорее приблизить восход солнца». Но пассажиры почтового поезда, в числе которых был и племянник Ивана Сергеевича, восхода они уже не увидят. Путь состава, следовавшего из Москвы в южном направлении, лежал через зловещее место близ станции Кукуевка в Тульской губернии.
Сильный ливень привёл к тому, что водопропускная чугунная труба под земляной насыпью, через глубокий овраг, не справилась с притоком воды. В результате грунт был размыт, и железнодорожное полотно повисло в воздухе, превратившись в смертельную ловушку перегона Чернь - Мценск.
Ни машинист, ни пассажиры не знали, что они живут последние минуты. Лев Толстой как-то заметил: «Страшнее всего то, что жизнь обыкновенна». И эта обыкновенная ночь, с привычным стуком колес и дремотою в купе, в одно мгновение обернулась апокалипсисом.
Раздался грохот. Семь первых вагонов поезда провалились в образовавшуюся пустоту, а затем были завалены разжиженным грунтом. Тысячи тонн земли, глины и песка с роковой неумолимостью обрушились на состав, похоронив его под собой.
Вагоны были раздавлены, исковерканы, погребены заживо. «Беда пришла, откуда не ждали. Не с неба упала, а из собственных недр выползла, из той самой земли, по которой так бойко и уверенно бежал стальной прогресс» (Михаил Салтыков-Щедрин).
Картина, открывшаяся с рассветом глазам первых спасателей с рассветом, была переполнена ужасом. Гигантский оползень намертво запечатал путь. Из-под груды земли торчали обломки вагонов, похожие на скелеты исполинских рыб.
Спустя несколько дней после трагедии Иван Тургенев писал: «Мне постоянно мерещатся эти несчастные, задохнувшиеся в тине, и хотя отрытие их теперь, конечно, ничему не поможет - но я весь горю негодованием при мысли, что в течение нескольких дней ничего не было сделано».
Ликвидация последствий крушения была затруднена тем, что поток воды не прекращался, засасывая в трясину обломки вагонов и трупы людей.
Спасательные работы велись почти с отчаянной безнадежностью. Земля не хотела отдавать своих жертв. Тела погибших извлекали раздробленными, их было невозможно опознать. Официальный счет - 42 человека, но многие историки полагают, что жертв было больше, ведь некоторые так и остались под вечной насыпью.
Кукуевская катастрофа стала не просто инженерной ошибкой или следствием непогоды. Она стала суровым укором всей эпохе бурного, но зачастую небрежного развития, выявила трещину в фундаменте уверенности. Железная дорога, символ прогресса и могущества империи, оказалась хрупкой перед лицом стихии и человеческой беспечности. Она обнажила изнанку того самого «прогресса», о котором с горькой иронией писал Михаил Салтыков-Щедрин: «У нас всякий прогресс обусловливается большею частью стремлением к тому, чтобы хоть кого-нибудь обойти, хоть кого-нибудь опередить».
Весть о Кукуевской трагедии облетела всю страну, вызвав шок и скорбь. Она всколыхнула общество и привела к коренной переоценке подходов к строительству железных дорог, к введению жестких норм контроля за состоянием путей и земляного полотна.
Спустя годы Антон Чехов скажет: «Жизнь дается один раз, и хочется прожить ее бодро, осмысленно, красиво». Но Кукуевская катастрофа стала мрачным напоминанием о хрупкости человеческого бытия перед слепой силой обстоятельств.
Свежие комментарии